— Вы знаете, я поражена, заинтригована и его личностью, и его работами.

Это калейдоскоп, где разноцветные кусочки складываются в самые неожиданные комбинации, мозаика, в которой можно заблудиться. К сожалению, я не успела подольше постоять в зале, подумать, но ощущение неоднозначности, изменчивости, глубины не покидает и зовет вновь вернуться к полотнам».

— Можете поделиться впечатлениями?

— Вы знаете, только поверхностными, потому что здесь можно ночевать, чтобы понять смысл, вложенный художником в полотно. Его картины как книги, их можно читать и перечитывать. Причем это не детективы, хотя сюжет интригует, а философская проза, иногда — поэзия. Еще удивительно: художник предпочитает темные тона, но ощущения остаются светлые. Еще один неискусствовед мертвой хваткой вцепился в автора, пытаясь понять суть картины. Дмитрий отбивался, рассказывая про тонущую Венецию, про город мастеров и любви, прячущийся от нескромного глаза за карнавальной маской. — А почему такое яркое пятно вот здесь? — пытал дотошный посетитель.

— Потому что женщина, — устал автор.

Друзья семьи Шалуновых рассказали, что «милый Димочка» часто ставит перед собравшимися на даче гостями новую работу и просит сказать, кто что видит в ней. И очень радуется, когда разглядывают, нет — понимают, разное.

Сознательно или нет, но художник населяет свои полотна массой сюжетов и персонажей, причем это не хулиганистая игра в прятки — калейдоскопичность работает на идею. Может быть, автор улыбнется, слушая рассуждения по поводу параллельных миров, которые так любят призраками возникать в смешении красок, про бесчисленные ассоциации, волей–неволей возникающие от того или иного образа. Ведь с его точки зрения так все просто. Вот Египет с классическими пирамидами, вот маска Тутанхамона, проглядывающая сквозь марево веков, вот крест с овалом — символ власти фараонов. А на переднем плане — песочные часы. Песок сыплется, зримо представляя неумолимое время, поглощающее страны, народы, власть. Как дорога каждая песчинка, как преходяще все, что кажется таким важным и нерушимым... «Как мало отпущено каждому из нас, — прокомментировала картину Наталья Костина, — так что надо спешить жить». Видимо, художнику нравится, что каждый ищущий находит в его работах что–то свое, — нам не дано предугадать, как наша краска (простите, Александр Сергеевич) отзовется. Виктор Петрович Диков, заслуженный художник России и преподаватель городской школы изобразительных искусств, говорил, что главное — совпасть со зрителем в ощущении, тогда живописное полотно рождает отклик, реакцию. У Шалунова, наверное, иначе — он заставляет думать, интригуя, околдовывая, его работы скорее для интеллектуалов, и можно поспорить, что первичнее в их восприятии — эмоциональная реакция или размышление. «А что могут дать его работы детям?» — это снова тот самый дотошный зритель от «Венеции». К сожалению, детей на открытии выставки не было, но сильно подозреваю, что зачарованный мир Египта, Венеции, Японии увлек бы в свои глубины и тех, кто так любит сказки и тайну.

На открытии выставки много говорилось о том, что знаменитый Остров, где вырос Шалунов, не отпускает художника, вновь и вновь заставляя вглядываться в Начало, где мать и церковь, распутье и Москва–река. Последние картины члена Союза художников Шалунова — снова об Острове. И если на одной из первых символический остров стоит на спине черепахи, олицетворяющей неспешность жизни, и удерживается во времени и пространстве могучими корнями, то на последней он невесомо–голубой, плывущий. «Хотелось поломать пространство, — говорит Дмитрий о смещенных пропорциях. — Почему голубой? Не знаю». Он вообще не склонен к искусствоведческим экскурсам, он пишет, как дышит, отдавая право анализа и оценки зрителю. Самоиронии — хоть отбавляй.

— Дима, кто это — Царевна–Лебедь, Афродита, Дафна? — на полотне в крыльях, шелках, струях изнемогает девушка. «Останься пеной, Афродита,/ И слово, в музыку вернись/ С первоосновой жизни слито...» «Первооснова» многообразна и переливчата, момент преображения мучителен и прекрасен...

— Я думал о Леде, соблазняемой Лебедем. У нее и русалочий хвост, и крылья. Она сможет подняться из воды в небо, если будет любовь...

Любовь к сотворению своего, живописного, мира и к Острову объединяет Шалунова с его учителем Михаилом Рогожиным. Чествуя героя вечера, кланялись и Михаилу Александровичу. Совсем не говорливый и не щедрый на похвалы мастер потихоньку проворчал на ухо корреспонденту: «Мой ученик, моя линия. Вот помру, а он останется...» К сожалению, не приехал Диков, мнением которого Дмитрий чрезвычайно дорожит. По словам Шалунова, школа имени Огольцова, где преподают Рогожин и Диков, бесценна для городских художников: «Одно дело, когда ты один на один со своей работой, другое — когда есть тылы, камертон, который не даст соврать. Соврешь — поправят».

Может быть, чтобы не «соврать», по словам домашних, Дмитрий может бесконечно переделывать свои работы. И если дело происходит на даче, в присутствии соавтора (так называет художник тещу), последняя чуть не за руку хватает неугомонного живописца: «Дима, уже не надо трогать. Я тебя прошу: не «замазывай». Судя по обилию друзей и откровений на открытии выставки, к так называемому творческому процессу у Шалуновых относятся по–домашнему, без особенного пиетета, и никто не лишен права голоса. Более того, по словам главы семьи, никто так не разбирается в живописи, как жены вообще и его Наталья в частности («И спорить с этим не советую».) Наталья Шалунова утверждает, что быть женой художника совсем не просто:

— Это даже не два разных человека, а гораздо больше. Новая картина — новый человек, потому что муж окунается в новый мир, а вместе с ним и я. Христианство, буддизм, Египет, японская философия — ему все интересно, у него возникают мысли, которые просятся на холст. Мы обсуждаем их, спорим. На мой взгляд, он иногда перегружает картины образами. Я ему часто повторяю: напиши на эту тему два, пять полотен, не втискивай все в одно, а он не может остановиться. Даже Михаил Александрович говорит: слушай Наталью, она правильно советует... Так что это совместная работа. И неизвестно, кому сложнее, ведь я не могу выразить свои мысли на полотне, а Диме дано.

— У вас есть любимые картины?

— Да, но мужу они не очень нравятся — он считает их слишком простыми. Это его пейзажи, например. Среди моих любимых и «Египет», и «Течение жизни», они живут у нас дома.

— А не страшно жить по соседству с такой, скажем, милой кошечкой с оскалом тигра или Тутанхамоном?

— Не страшно, это же все равно мысли моего мужа. Живу же я с ним и его мыслями. В его работах часто сталкиваются темные и светлые силы, как и в жизни, и в душе любого человека. Это нормально.

— Раньше не везло художникам с женами, — посочувствовал коллегам прошлых веков Рогожин и присоединился к мнению Дмитрия: — Вот от наших незачем убегать на Таити.

— Это красивый союз, — говорили родные о семье Шалуновых. — Есть творчество, любовь и ребенок — что еще человеку для счастья нужно?

И хотя, по словам Рериха, на которого сослалась Наталья Костина, дорога в искусство обычно состоит из рытвин и ухабов, она пожелала герою вечера, чтобы его путь был счастливым и радостным. Присоединяюсь.

Светлана Зайцева