— После мединститута ты еще не врач. Станешь им лет через 10, а то и 15. В нашей специальности надо «насмотреться», наработать опыт; к сожалению, и наделать собственные ошибки. Можно как данность иметь хорошие, талантливые руки, но это гарантирует только ремесленничество. Нужен опыт в смысле диагностики, клинического подхода. И еще: без ежедневной учебы нет нашей специальности — необходимо быть в курсе не только новинок — препаратов, оборудования, но и философского осмысления болезни и ее лечения. Так что приходится читать, конспектировать и анализировать.

Читает доктор Добкин и английскую, и французскую периодику — образование и языковая практика в Алжире, где некогда работал, позволяют. Переводить с французского любимых Элюара и Верлена не пробовал, хотя анекдоты легкомысленных французов или вовсе не чопорных англичан уже обещаны для «УВ». В числе любимых авторов и Бальзак, чье полное собрание сочинений — гордость хозяина, часто перечитывающего «Человеческую комедию» и «Обедню безбожника».

— Бальзак мастерски передает психологию не только женщины, но и человека вообще. Он умеет описывать трогательные вещи без, извините, розовых соплей.

Откуда вообще в жизни доктора появились стихи? И какая связь между медициной и писательством? (В том что она существует, убеждают судьбы Чехова и Розенбаума.) Может быть, врачуя тело, неминуемо хочешь заняться и «душой», леча мир словом?

— Во всяком случае, целью такой не задавался. Не лечу мир и не пытаюсь. И мне неприятны люди, которые это делают. Хорошее дело — личный пример: займись собой в первую очередь. Поскольку человек по определению несовершенен, он должен быть всегда чуть недоволен собой, по моему разумению. Вернее, всегда оставлять место для сомнения в собственной правоте. Это дает ему возможность анализировать прожитое, сделанное. И становиться мудрее. Повторюсь: «лечить» нужно прежде всего самого себя. А люди... Что бы мы ни говорили по поводу теории Дарвина, а люди, как и обезьяны, очень склонны к подражанию. Хочется равняться на кого–то... А пишу, в общем, для себя. Конечно, хочется поделиться мыслями, поэтому и печатаюсь, еще с юности. Но мнения не навязываю и советов не даю, как бывало в молодости.

Осторожней давай советы
И рецепты свои порви:
Сколько тайн у другой планеты,
Столько тайн у чужой любви...

(Тут на полотне краски сгущаются, скрывая контуры: а как же быть с публицистикой? — авт.)

Что касается общего между медициной и писательством... Может быть, это гуманитарный склад личности. Я в школе учился блестяще, а по математике стабильно имел тройку. До сих пор не в ладах с этой наукой. (Интересно, а что у Антона Павловича было по математике? — авт.). Стихи появились как–то сами собой, в юности. Так и не расстаюсь с ними.

Говорят, доктора — циники. Но соответствующей краски на автопортрете не видно. Развейте сомнения, Валентин Борисович, вы циник или романтик?

— Как говорят арабы, киф–киф, то есть половина на половину, ситуативно. У меня ведь есть разные стихи: и для любимой, и для друзей, и «под шашлычок», и, конечно, для «УВ». Я все–таки учитываю характер аудитории. Кстати, когда обращаюсь к коллегам со страниц центральной прессы по поводу проблем в медицине, предпочитаю говорить прозой — тут уж вообще не до стихов.

На заднем плане картины — благословенные времена юности (читай «На Луначарской»), когда «и травка зеленее, и сахар слаще». Эта ностальгия по ушедшим годам собственной судьбы или по эпохе вообще?

— Мне нравится сегодняшнее время, оно дает человеку больше возможностей реализоваться. Конечно, жизнь сейчас заполнена множеством вопиющих фактов, но что вы хотите, ведь у нас разрыв в эволюции: Россия поступательно двигалась вперед вплоть до 1917 года и вдруг... 70 лет советской власти даром не проходят. Что бы я взял из «того» времени в сегодняшнее? Безусловно, отношение к науке и образованию (но не к медицине!). Посмотрите, отправили, конечно, пароход с философами, учеными к дальним берегам, выслали цвет русской интеллигенции, но тому же Павлову создали все условия для работы.

Много хорошего было и в советской школе. Я учился в послевоенное время, у нас были изумительные преподаватели — фронтовики. Они учили не только премудростям наук, но и отношению к жизни, друг к другу, к природе. Мы до сих пор не можем бросить на пол спичку, прикурив сигарету, — это на бытовом уровне. Я бы сказал, они воспитывали интеллигентность, знакомили с азбукой человеческих отношений. Мы четко усвоили: поскольку ты живешь в обществе, умей вести себя так, чтобы не раздражать окружающих. Мне кажется сейчас это ощущение взаимосвязи с окружающими потеряно. Врубает сосед музыку на полную громкость — и плевать ему на то, что мне это неприятно.

Так что, компьютеры, информатика — это, конечно, хорошо. Но можно вырастить умного человека и при этом — негодяя. И о собственно образовании. Думаю, что в современной школе есть некий перекос в сторону закладки информации в черепную коробку, а в оптимальном варианте образование должно индуцировать стремление к познанию, чтобы процесс получения знаний стал удовольствием.

Из «вчера» неплохо бы прихватить и занятость детей, и пресловутую уверенность в завтрашнем дне. Хотя, конечно, понимаю, что либо уверенность в гарантированном минимуме, либо надежда на совсем не гарантированный максимум.

И последний штрих к портрету, импрессионистский: лет десять назад, обойдя за полгода неисчислимое количество лорврачей, мы с сыном открыли дверь в кабинет грозного доктора. Он не обращал внимания на вопли привыкшего орать при виде белого халата мальчика, легонько скрутил буйного больного и занялся его ухом. После этого визита мы забыли дорогу в аптеку, а уши, которые раньше от лекарств цвели то красным, то зеленым, приобрели свой естественный цвет и наконец перестали болеть. Поэтому я не очень согласилась с ответом доктора Добкина на вопрос «что все–таки было вначале?» — «Вначале было Слово».