Особой критике управляющий коммуной подверг быт коммунаров: «...ни о чем не думая, знает, что карточка, выданная для прохода в столовую, дает ему право при любых условиях — работал он сегодня хорошо или плохо, или вовсе не работал — пойти и получить обед, ужин, билет в кино, в театр, ботинки, брюки, пальто. Хочет он или не хочет, полагается ему или не полагается, а на постели своей он обнаружит чистую простыню, чистое белье, в бане ему будут приготовлены кусок мыла, мочалка». Все это так, но эти особые условия жизни коммунарам были предоставлены с самого начала функционирования коммун. И, как помним, их беспризорники встретили «в штыки», устроившись спать не на чистых кроватях, а под ними на полу. Комфортные условия для детей–беспризорников стали возможными благодаря гуманной идее Ф. Дзержинского. Уже само слово «коммуна» имело притягательную силу, и мы это видели на примерах нашей и других коммун.

Другое дело, что изменился сам характер беспризорника конца 30–х годов по сравнению с 20–ми. В большинстве случаев эти беспризорники имели родителей. Да и были они сообразительнее. Зная, что на карточках для получения обедов отрывались только талончики на второе, они заимствовали карточки у друзей и съедали по два первых, как говорится, «в ус не дуя», и были сыты. А если к этому прибавить бесплатное кормление приезжавших на игры спортсменов и гостей, то неудивительно, что фабрика–кухня имела «хронические» недостачи денег, даже после закрытия коммуны. А ведь за это и другое огромнейшее хозяйство коммуны нес ответственность прежде всего управляющий.

Ефим Смелянский приехал из Кривого Рога в Москву, когда ему было 18 лет. Сначала он поступил в медицинский институт, а затем перешел в педагогический на педологический факультет. В 1924 году был призван в армию и служил в 6–й Чонгарской кавалерийской дивизии, расквартированной в Брянске. Во время спортивных соревнований на брянском стадионе ему приглянулась симпатичная семнадцатилетняя спортсменка. Ее звали Шура, она завоевала два призовых места и, самое главное, сердце неизвестного ей доселе кавалериста, от имени которого маленькая девочка передала ей цветы и коробку конфет. И этот миг стал своеобразным знамением для будущей николо–угрешской коммуны. Два человека, влюбленные в спорт, будут всегда вместе на всех спортивных соревнованиях коммуны и не пропустят ни одного футбольного матча коммунарского «Динамо» с известными московскими командами.

А пока влюбленные с первого взгляда берут приступом кабинет ЗАГСа, но бесполезно, нужно подождать годок, пока невеста подрастет. Пока подрастала Шура, Ефим Павлович уже заведовал детской колонией МОНО, поблизости от станции Сходня. Туда и прибыла через год Шура, а точнее, «тетя» Шура, как ее называли колонисты. Вскоре Ефиму Павловичу поручили организовать еще одну колонию в семи километрах от станции Подсолнечная. В 1928 году в апреле Смелянского вызвали в ОГПУ и предложили работу воспитателя в Болшевской трудкоммуне. По сравнению с работой в колониях по Октябрьской железной дороге здесь, в Болшеве, многое было иначе. Самое главное «воспитанники» были гораздо старше, некоторые с бородами и с приличным стажем пребывания в пенитенциарных заведениях. Как тут было не растеряться на первых порах. Но ничего, опыт — дело наживное, и он, по–видимому, был удачным, так как через полгода Ефима Павловича направили в Томск для организации новой коммуны, а Шура выехала в Брянск к родителям. Через четыре месяца чета Смелянских и их первенец Юра предстали с докладом в Москве перед Ягодой и Погребинским. Последние остались весьма довольными докладом Ефима Павловича.

Весною 1930 года Е. Смелянский получает новое назначение — заместитель управляющего трудкоммуной № 2 по воспитательной части. Можно предположить, что такое назначение не было случайным и связано оно было, скорее всего, с произошедшим пожаром в Преображенском соборе, после которого Федор Григорьевич Мелихов и Алексей Червонцов были отстранены от работы. Повышенная ответственность на новой работе для Смелянского подчеркивалась переводом его из кандидатов в члены партии.

Таким образом, к моменту приезда Смелянских в угрешскую коммуну они уже имели опыт воспитательной работы, как с детьми–подростками, так и с более взрослыми воспитанниками. Работа с последними имела исключительно важную роль. Коммуна постоянно поддерживала связь с лагерями и тюрьмами, и Смелянскому с активистами приходилось ежегодно ездить туда и отбирать для перевоспитания как случайно попавших, так и хорошо зарекомендовавших себя в труде и дисциплине.

Приехавшим в нашу коммуну Смелянским предоставили жилье в гостинице «Лондон». С появлением фибролитовых домов они переехали в один из них. После начавшегося голода, охватившего ряд областей, в коммуну стали поступать как дети, так и отдельные вольнонаемные. В трудном положении оказались и родители Смелянского, и он помог им приехать вместе с младшим братом Мишей. Помог он и родным Александры Демьяновны (Шуры) — ее брату Коле и Демьяну Александровичу, устроившемуся на работу в Подмосковье.

Период работы Е. Смелянского с управляющим коммуной П. Перепелкиным был один из наиболее плодотворных. Невиданными темпами возводились заводы и фабрики, набирало темпы и жилищное строительство. Огульно ошельмованный фибролитовый завод, за который «перепало» Ефиму Павловичу в 1937 году, был поистине «вырученцем» и предвестником нового строительного материала — древесно–стружечных плит, получивших широкое распространение в наше время. А на каком высоком уровне находились тогда физкультура и спорт, культура и театр! Прогрессировало и образование, несмотря на постоянный дефицит помещений. Да разве можно все перечислить.

Сотрудничество Перепелкина и Смелянского продолжалось до 1935 года. В один из летних месяцев их вызвали в Москву за новыми назначениями. Павел Степанович стал начальником Управления всех трудовых коммун НКВД, а Ефим Павлович — управляющим вместо Перепелкина. Нелегко было расставаться Павлу Степановичу с коммуной и ее питомцами, с архиерейским домом, где он жил, и особенно с архиерейским садом, которым еще совсем недавно любовался митрополит Макарий, любивший потчевать монастырскую братию первыми яблоками. Павел Степанович особенно любил этот сад в период цветения и приглашал из изостудии коммунарских художников на этюды. Полюбили этот сад и Смелянские, перебравшиеся после отъезда Перепелкина в архиерейскую резиденцию. Этот уникальнейший памятник сохранялся вплоть до выселения последней семьи, проживавшей в нем. А потом последовала реставрация, если это можно так назвать (см. фото вверху). Был затоплен подвальный этаж, где находилась духовая печь, подававшая прежде теплый воздух во все комнаты дома. Чудом сохранились лишь тосканские деревянные колонны, они очутились в соседних деревнях лишь потому, что не были гнилыми и были распилены на дрова... Прошедший впоследствии пожар уничтожил самое ценное — интарсии (вид инкрустации на деревянных предметах), украшавшие потолки и стены дома.

Ефиму Павловичу очень хотелось, чтобы Коля, брат Александры Демьяновны, закончил школу и поступил учиться в художественное училище. А пока в коммуне он посещал изостудию до 1941 года. С началом войны был призван в армию и погиб под Москвой. Нужно сказать, что все уголки коммуны были живописными с художественной точки зрения (см. фото в середине) и были особым объектом внимания художников.

Знакомясь с событиями беспокойного 1937 года, в глаза бросаются два противоречивых факта: с одной стороны, намечается закрытие коммуны и происходит выдача паспортов выпускникам, в то же время в коммуну прибывают из детских домов, трудовых колоний и т.д. подростки, которых распределяли по школам ФЗУ, открывающимся наспех при заводах и фабриках коммуны. 450 подростков с грамотностью в объеме 4–х классов надо было научить за год работать по какой–либо специальности, дать производственную квалификацию и одновременно продолжать общеобразовательное обучение. Естественно, это были необычные дети, что можно видеть по одной из заметок в газете: «Около 6 месяцев прошло с тех пор, как организована школа ФЗУ при музыкальной фабрике. 125 бывших детей улицы перековываются трудом...» Получается, одни коммунары, перековавшиеся ранее, в том числе участвовавшие, например, в спектакле «Перековка», говорили: «До свидания», другие, вновь прибывавшие, говорили: «Здравствуй, коммуна!». То есть с преобразованием коммуны в промкомбинат многие функции трудкоммуны сохранялись вплоть до начала войны. Только этим можно объяснить наличие у поступающих в школу ФЗО специальной повестки. Даже в самом начале 50–х годов уже в поселке в ремесленное училище № 55 прибывали дети из детских домов, в том числе со станции Сходня, где начинал работать в 1924 году Ефим Павлович. Они продолжали получать все то, что получали в коммуне: чистую постель, еду, обувь и т.д., учились профессии и в школе, только это уже не критиковалось, хотя беспризорничество и безнадзорность продолжались.

Владимир МИТЮШКИН